Тихое вторжение

ФОТО: goldenmask.ru

Московский театр "Около дома Станиславского" продолжает выпускать "условно"-премьеры. На этот раз это "Странники и гусары (прогулки фраеров)" по текстам пьес Александра Вампилова и Антона Павловича Чехова в режиссуре художественного руководителя театра Юрия Погребничко. "Премьеры" – потому что на малой сцене "La Stalla" они действительно играются впервые. "Условно" – потому что в другом составе, в других декорациях, костюмах и другой редакции они уже шли на основной сцене. Той самой, которая вместе со зрительным залом и фойе после пожара в ноябре 2004 г. в буквальном смысле превратилась в "очаг культуры".

Но новая редакция в данных обстоятельствах – это фактически новая постановка. Студенты четвертого курса Щукинского училища не только исполняют большинство ролей, но и выступают как режиссеры-стажеры (Елена Бабаева и Алексей Шендрик). Спектакль об интеллигентном человеке, увиденном глазами толпы (а именно так определяется здесь "фраер"), оказался еще и тонким, ироническим и почти культурологическим исследованием. По нему выходит, что Чехов – своего рода подсознание советской интеллигенции. А еще – что граница между тихим чеховским миром вздохов, надежд и ностальгии и не менее милым, если, конечно, находиться на эстетической дистанции, миром мещанства, в котором ровно на месте чучела чайки расположились бюстик Пушкина и охапка искусственных цветов, – так вот, эта граница едва заметна.

Пушкин и цветы – из декораций (сценография Юрия Кононенко и Надежды Бахваловой). В глубине сцены – помост, перед ним – стол и скамейка, справа – кровать, под которой позже будет прятаться от грубой действительности юный нежный интеллигент школьного возраста Васенька (Илья Окс). Все проемы, антресоли и пустоты заполнены хламом или, скорее, все-таки кладом из советских времен: гипсовые бюсты, фигурка барабанщика, полотна красной ткани, чемоданы из полопавшегося кожзама. Время действия – зрелые (они же застойные) советские годы: знаменитая пьеса Вампилова "Старший сын", написанная в 1970 г., разыгрывается почти в полном объеме.

Впрочем, эти же годы легко оказываются и 1930-ми и даже 1920-ми: время спрессовывается в единую, внутренне однородную советскую эпоху. Девушки расхаживают в платьях, сшитых по довоенной моде, мужчины – в шинелях, а кто-то нет-нет, да и покажется в бушлате. Тюрьма – не метафора, а обыденный фон жизни. Вульгарные интонации ее обитателей – то ли проявление фамильярной власти над словом, то ли речевые штампы – именно так читали стихи несколько десятилетий назад Евтушенко и Ахмадулина. В этой же манере изъясняются актеры на сцене: в меру развязно, в меру с вызовом, в меру с осознанием невероятной значимости для окружающих произносимого текста (Александра Тюфтей в роли Макарской, вкусившей жизнь тридцатилетней особы, тут совершенно неподражаема).

"Старший сын" Вампилова – это история о вторжении. Два неприкаянных недогулявших молодых человека оказываются в дальнем районе и понимают, что ночевать им негде. Они решаются на уникальное предприятие: выдать одного из них за сына местного жителя. Местный житель – Сарафанов (Алексей Левинский), "святой человек" в пиджаке с оторванными пуговицами (иной спецодежды для святых в общем-то и не предусмотрено), верящий каждому слову. Когда-то он играл в филармонии, теперь играет на похоронах. "Сын" Бусыгин (Виталий Степанов), как в фильме Пазолини "Треугольник", завязывает отношения со всеми членами семьи – отцом, его сыном и дочерью – и каждый становится одновременно жертвой и счастливчиком, открывая в себе самого себя.

А иногда, то как видение, то как воспоминание, то как игра ассоциаций на сцене появляются чеховские три сестры или персонажи "Чайки". "Тут того и гляди снег пойдет, – меланхолично произносят в одной пьесе. "Да, погода неважная", – словно в ответ подхватывают в другой. Или, например, герои вампиловского текста прощаются, а чеховские сестры шепчут свое хрестоматийное: "Прощайте, даст бог, увидимся". Или более сложная тройная композиция: Аркадина (Лилия Загорская), сидя за поминальным столом рядом с вампиловскими персонажами, грозится вот-вот отправиться в город – "уезжаю в Москву". На сочетании звуков "в Москву" Ирина, Ольга и Маша незамедлительно вскакивают и долго вслушиваются – правильно ли они все расслышали.

"La Stalla", называемая режиссером "флигелем", а дословно переводимая как "конюшня", "хлев" или "свинарник", пожалуй, все-таки, очень подходящее место для этого спектакля, от которого не оторваться. Это сочинение для очень маленькой сцены, где зрелищность становится не так важна, как, например, интонация или песня, спетая хрипловатым дрожащим голосом. А слово на таком близком расстоянии вообще теряет своего точного автора. Прислушиваешься: то ли что-то чеховское, то ли вампиловское, то ли просто – из жизни, которая, как дважды повторяет святой Сарафанов, "всегда утешит".