Вот вам, Йобст, и Новая драма

ФОТО: theatre.ru

В том, что Георг Жено, молодой немецкий режиссер, перебравшийся в Россию, взялся за малоизвестную у нас пьесу Бертольта Брехта "Ваал", ничего неожиданного нет. Брехт – это проверенная драматургическая классика и действенная театральная теория, по которой спектакль рекомендуется не "смотреть", а "постигать". То, что Георг Жено, поклонник и участник движения Новой драмы, в очередной раз воспроизвел на сцене маргинальные (в другой терминологии – социально уязвимые) стороны жизни, тоже вроде как удивлять не должно. К изображению на сцене будней и печальных итогов алкоголизма, наркомании, распутства, бродяжничества и т.п. нам давно уже не привыкать. Центр драматургии и режиссуры, а также идеологически близкие "Практика" и Театр.doc проблемные спектакли по проблемным текстам выпускают с завидной регулярностью.

Но такого фокуса еще не было. С одной стороны, опа! – настоящая европейская традиция, романтический герой, полупоэт-полунигилист. С другой – Йобст (это измененное режиссером имя одного из персонажей, между прочим, газетного критика), и прямо Новая драма какая-то. Не желающий взрослеть подросток забивается в угол от мерзости окружающей действительности и не готов ей что-либо противопоставить, кроме собственной беззащитности. Балуется наркотиками, ненавидит мать, бессмысленно пялится ночами в телевизор, а потом возьмет, да и пырнет ножом кого-нибудь.

На первый взгляд, здесь произошло простое, хотя и остроумное снижение и осовременивание текста. То же самое проделал несколько лет назад, допустим, Лев Эренбург в питерском НеБДТ, превратив героев "На дне" в бомжей. Но спектакль Жено гораздо более хитрый. Он обнаруживает в персонажах Брехта не черты реальных наркоманов, бомжей и заевшей среды, а узнаваемые детали и конфигурации Новой драмы.

"Ваал" – первая пьеса Брехта, написанная им чуть ли не на спор, когда теории эпического театра еще не было и в помине. Двадцатилетний юноша уже успел побывать на войне и узнать если не жизнь, то ее нерв, энергию, страсть и разрушение. Он предъявляет асоциального, не чурающегося поэзии и философии, но не выносящего социальные нормы и правила героя. Ваал сочиняет стихи, глушит водку, совращает женщин, спасает друга от уз любви, а в финале, опустившийся и жалкий, погибает в одиночестве от саморазрушения, не забыв напоследок полюбоваться звездным небом. При желании в тексте можно различить и революционный пафос стремления переустроить косное общество, и романтическую зарисовку из жизни художника-неудачника. В любом случае, очевидно: когда в 20 лет пишешь о поэте, это всегда очень личный текст, потому что пишешь о себе.

Поставить такой текст внятно, сильно и страшно можно, только присвоив его себе, сделав фактом личной биографии. Ваал Георга Жено и обаятельного и органичного актера Донатаса Грудовича не то чтобы поэт, скорее, режиссер: он делает фильм из собственной жизни, снимая отдельные, прямо сказать, не выдающиеся эпизоды на мобильный телефон. Получается не слишком качественное видео, зато фактурное и по правде, "действительное кино про действительную жизнь" – именно такое показывают на фестивалях Кинотеатра.doc, выросшего когда-то на основе Новой драмы.

А может, и не режиссер он вовсе, а драматург или актер, иногда участвующий в читках новых пьес, а в остальное время вынужденный зарабатывать, чем придется. Например, снимаясь в дурацких рекламных роликах. В одной из сцен спектакля Ваал не слишком удачно силится произнести нелепый слоган, стоя в костюме помидора и помахивая бутылкой кетчупа.

Фото: theatre.ru

Его судьба – это типичная судьба персонажей Новой драмы. Кого ни возьми: мать – алкоголичка, отца нет, чем заняться по жизни не известно. Наполняя дни беспредметным бездействием, накурившись гашиша, эти молодые люди не прочь порассуждать о любви; будучи несчастным, не прочь обречь на несчастье и других. Нередко дело доходит и до убийств, еще чаще – до самоубийств. Ваала, уже превратившегося в бомжа, избивает какой-то гопник, развлекаясь на дискотеке. Но фактически это самоубийство: отказ жить в мире, где тебя не устраивает ни мир, ни ты сам.

Сделав из Бертольта Брехта Василия Сигарева, Жено не только устроил Новой драме эффектный пиар, но еще и между делом выставил наружу ее самые уязвимые места. Попадая в контекст большой драматургии, она теряет свое чудо рождения – рождения из ниоткуда, рождения из пыли и грязи уличного двора. А если у нее есть прошлое, а у ее героев существуют не просто предтечи, а персонажи-близнецы (тут и до Гамлета рукой подать), то в чем принципиальная новизна, где пресловутая радикальность?

Российская Новая драма настаивает, что описывает саму реальность, всамделишный, а не условный мир. Но заново явленные на сцене бедный театр, сцены-клипы, угловатые и резкие движения персонажей, ограниченный и предугадываемый набор социальных типажей, честно говоря, относятся вовсе не к социальной действительности, разгуливающей за окном театра. Они воспроизводят набор клише (если не штампов) о реальности и вполне определенную эстетику, заданную то ли правда самими текстами двухтысячных, то ли первым спектаклем по Новой драме – "Пластилином", поставленным в свое время Кириллом Серебренниковым.

Не стоит обманываться, режиссер (в данном случае Жено) так же неограниченно властвует над текстом, как и драматург над миром. И "Ваал", как когда-то "Пластилин", – спектакль этапный. Не в том смысле, что с одного Новая драма началась, а другим закончилась. Но после "Ваала" больше невозможно приватизировать реальность.

Остается признать: у Новой драмы есть границы, "действительный театр" был и остается утопией. Новая драма имеет дело не с действительностью, а со сложившейся эстетикой Новой драмы, и никаким физическим законам она не подчиняется. Утешает одно: после "Ваала" очевидно, что Новая драма подчиняется законам искусства. И летающие в одном из эпизодов по сцене мусорные пакеты – не только декорации помойки, но еще и очень красивое зрелище.