Искатель реальности

ФОТО: goldenmask.ru

В Москве в Театре им. Моссовета второй раз был сыгран спектакль Алвиса Херманиса "Долгая жизнь". В прошлом году его показали в рамках гастрольной программы фестиваля NET, и сейчас он получил "Золотую Маску" как лучший зарубежный спектакль, прошедший в России в 2006 году.

С помощью объединенных усилий "Золотой Маски" и того же NET наконец-то доехала до нас и другая постановка "Нового Рижского театра" - "Соня". В Театре наций за один день спектакль был показан дважды, и оба раза зал был переполнен. История Татьяны Толстой про некрасивую, неуклюжую Соню и ее несчастную эпистолярную любовь оказалась потрясающим трагикомичным театральным зрелищем. В меру сентиментальным, но напрочь лишенным пафоса и многословности, которых не чурается литературный оригинал. Латвийский актер Гундарс Аболиньш, сыгравший Соню, в точности выполнял пожелание режиссера: "Мы не "играем" женщину, а стараемся создать женский художественный образ, характер, через который раскрывается душа персонажа. Я сомневаюсь, что у души человеческой есть пол". Боюсь высказывать какие-либо утверждения насчет бесполой человеческой души, скажу только, что видела своими глазами. В старомодном голубом платье, в чулках, подвязанных растянутыми резинками, и в парике с нимбом из бигуди на сцене почти два часа порхал настоящий ангел.

Режиссура Алвиса Херманиса, по крайней мере, если говорить о двух только что показанных в Москве спектаклях, - штука очень хитрая. Внешняя сторона постановок - движения актеров и сами декорации - точно имитирует реальность. Предметы из захламленных комнат в коммуналке, в которой живут старики ("Долгая жизнь", художник Моника Пормале), и мещанское убранство довоенной ленинградской квартиры ("Соня", художник Кристине Юрьяне) вызывают почти что детскую радость узнавания. Кухонные шкафчики, заставленные посудой, выцветший ковер, буфет с вазочками, ажурные салфетки создают жизнеподобное пространство. Нередко такое пространство оказывается слишком душным для театра. Но у Херманиса ни одна вещь на сцене не кажется лишней. Все дело в том, что декорации в его спектаклях не фон, а место жительства, со своей историей и памятью. В описании же фрагменты спектаклей вызывают легкое недоумение: не понятно, что именно вызывает восторг во время просмотра. Актеры жарят рыбу ("Долгая жизнь"), делают торт ("Соня"), строчат на швейной машинке и скрипят во сне кроватями. Но интрига в том, что документальный театр - не стратегия Херманиса. Имитация реальности, разворачивающаяся на сцене, - это тоже имитация. Херманис играет, что он не играет; притворяется, что не притворяется. На этом мерцании придуманного и достоверного он и строит свой театр. И именно это, похоже, вызывает такой восторг.

В рассказе Толстой анонимный рассказчик излагает историю любви Сони, глупой, толстой и романтической старой девы. Ее приятельница Ада с друзьями, чтобы не умереть со скуки в году "что-нибудь такое тридцать третьем", затеяла с Соней переписку, выдумав женатого воздыхателя Николая. Переписка шла долгие годы. Ада, хотя и хотела, но не смогла умертвить Николая, особенно после того, как Соня в одном из писем отправила ему брошку в виде голубка, которую никогда не снимала. Во время блокады, растеряв родных и все надежды, Ада, отправив последнее письмо, легла умирать. Соня, почувствовав неладное, впервые за много лет пошла по адресу отправителя и спасла своего возлюбленного припасенной еще до войны банкой томатного сока, которого "там было ровно на одну жизнь". В финале рассказа некто просит у 90-летней Ады показать письма, "ветхий пакетик, перехваченный бечевкой", но понимает, что они, скорее всего, давно сожжены. Вот только брошка должна остаться, "ведь голубков огонь не берет".

Херманиса, в отличие от многих читателей, в том числе и автора этих строк, довольно сомнительная история про несгораемых голубков не ввела в заблуждение. Главным и единственным персонажем для него осталась "дура" Соня, которая говорила всегда не к месту и молча любила чужих детей и несуществующего Николая. Рассказ о ней обрамлен в спектакле фантастически. В старую ленинградскую квартиру забираются двое грабителей в чулках на головах. Найдя альбом с фотографиями и розетку варенья, один из них (Евгений Исаев, говорящий по-русски) становится рассказчиком, а другой - Соней. Соня постоянно делает что-то по дому: прибирает фантики за рассказчиком, готовит ему с ужасными розочками и ягодками торт, шьет, во время блокады - варит суп из обойного клея и ремня. А в перерывах пишет письма, томно закуривает сигарету под "Гори, гори, моя звезда" и украдкой смотрит в окно на звезду. Уже через десять минут Соня Гундарса Аболиньша кажется прекрасной в своей неуклюжести, а рассказчик Евгения Исаева, перемазанный тортом, с торчащим из кармана чулком - отвратительным и мерзким типом. В финале грабители переодеваются обратно, сгребают в рыночные клетчатые сумки все, что есть на виду, в том числе и пачки писем, а бывшая Соня грозным взглядом заставляет бывшего рассказчика оставить на столе голубка.

Режиссер кокетливо говорил на встрече с журналистами, что взял мужчину на роль Сони, потому что ни одна актриса не захотела бы сыграть некрасивую дуру. Но некрасивая дура вообще и некрасивая дура в спектакле Херманиса - совсем разные вещи. "Соня" Толстой - человек ниоткуда, женщина без прошлого, да и в будущем уже почти забытая. А кто как не мужчина может честнее всего сыграть призрак женщины, от которой осталось только имя? Каждый жест Гундарса Аболиньша, вскидывает ли он руки или нежно обмазывает курицу маслом, воспринимается гораздо острее и гораздо женственнее, чем если б на его месте была бы актриса. А счастливая, наполненная мелкими заботами и огромной любовью жизнь Сони в его совместном с режиссером сочинении оказывается гораздо интереснее жизни пернатых, которых "огонь не берет".