Политический постмодернизм

Подведя итоги прошедших месяц назад региональных выборов, российские партии вплотную занялись подготовкой к декабрьским выборам в Госдуму. Видимое невооруженным глазом оживление наблюдается на крайних флангах, лидеры которых предпринимают поистине героические усилия, чтобы оставаться в центре внимания. Протестные акции, организуемые "Другой Россией" и группирующимися вокруг нее право-либеральными политиками в тандеме с оголтелыми левыми организациями, проходят практически каждую неделю.

Очевидной целью подобных выступлений является заострение вполне реальных социальных противоречий, предъявление обществу консолидированного списка "злодеяний" нынешней власти и формирование мощного пула "всенародного протеста", который при необходимости может быть использован для раскачивания ситуации. Подобная схема использовалась в Тбилиси осенью 2003-го, в Киеве в ноябре - декабре 2004-го и в Бишкеке весной 2005 года. Новая украинская смута и очередной виток проблем со вступлением в ВТО только подтверждают актуальность подобного сценария. Что касается возможности его реализации, то тут главную роль играют не сами проблемы, которых хватает в любой стране, и не рвение тех, кто сознательно спекулирует на недовольстве властью, а способность патриотических элит консолидировать общество, обозначив идеологию его позитивной, а не деструктивной консолидации. Ведь, если оставить за скобками разговоры о проплаченности киевского Майдана, становится очевидно, что противоестественное в идеологическом плане единство украинских националистов, фанатов "славянского братства", отпетых западников и умеренных демократов было обусловлено двумя основными факторами: недовольством властью и размытостью идеологического поля.

Аналогичная размытость наблюдается и в России. Но объясняется это вовсе не только спецификой постсоветского пространства или особой "ущербностью" российского общества, как это полагают наши западники, а объективными мировыми процессами, провоцирующими пересмотр всей идеологической семантики. Сегодня уже трудно с определенностью сказать, какой именно смысл вкладывается в такие слова, как "либерализм", "социал-демократия" или "консерватизм". И уж тем более невозможно выстроить на базе этих некогда фундаментальных понятий жизнеспособный партийный проект.

Старым, обремененным традициями демократиям пока еще удается поддерживать относительную работоспособность устаревающих клише. Что касается постперестроечных обществ, и в первую очередь России, то они оказались вынуждены одновременно решать две конфликтующие между собой задачи. С одной стороны, вроде бы нужно соответствовать традициям цивилизованного мира - то есть работать с обессмысливающимися в новом контексте понятиями. С другой - "догонять" реально идущие процессы, отвечать на вызовы новой повестки дня, формируемой "реализмом действительной жизни".

До последнего времени российской власти худо-бедно удавалось модерировать эти процессы. Даже "потрясшие" наблюдателей итоги парламентских выборов 1993 г. в ретроспективе выглядят как вполне приемлемое, компромиссное решение взрывоопасных проблем. Победа ЛДПР, фактически сыгравшей роль "третьей силы" и громоотвода, и совокупные 15% "Женщин России" и "Партии российского единства и согласия" позволили сформировать в Госдуме некое подобие "октябристского маятника".

В ходе кампании 1995 г. был отработан механизм перераспределения голосов путем "размножения" партий и блоков: в избирательном бюллетене фигурировали 43 организации. В результате четырех прошедших в Госдуму партии поделили между собой почти половину (47,59%) мандатов, оставшихся на долю проигравших. Проект КРО дал возможность контролировать ситуацию вокруг партии "Наш дом - Россия", то есть не допустить ни ее полного провала, ни чрезмерного усиления Черномырдина и вывести на политическую сцену Александра Лебедя. Однако фигура генерала и успех КПРФ стали в дальнейшем не только главными "фишками" президентский кампании-96, но и источниками новых проблем.

В 1999 г. была предпринята успешная попытка формирования более-менее дееспособной партии власти ("Единство" уступило КПРФ менее 1%), подпираемой на правом фланге связанным с властью Союзом правых сил. Последующее объединение "Единства" с ОВР создало возможность для нормальной работы Госдумы. В 2003 г. роль "третьей силы", ударившей по КПРФ, ЛДПР и даже, как это ни парадоксально, по СПС и "Яблоку", сыграла "Родина".

Пока есть все основания полагать, что аналогичные, с точностью до названий партий и имен лидеров, схемы будут использованы и в уже фактически начинающейся парламентской кампании 2007 года. Об этом, в частности, свидетельствует определенный успех "Справедливой России" на мартовских выборах в регионах и оживленная игра вокруг мелких партий, перегруппировка которых позволяет формировать пирамиду, состоящую из многочисленных фрагментарных "противовесов".

Все эти усилия властных стратегов и политтехнологов, столь яростно и зачастую несправедливо обвиняемых во всех смертных грехах, нацелены на снятия напряжений в обществе и балансировке элитных противоречий. То есть на поддержание стабильности, без которой невозможно говорить ни о каком развитии. И потому этим стратегам и политтехнологам вроде бы нужно сказать "спасибо": хотя бы за то, что они стараются считывать общественные настроения и формирующиеся на этой основе политические идеологемы, которые вполне устойчиво закрепились в общественном сознании.

Первый - "антинародного либерализма нам не нужно" - оформился в самом начале 1990-х как реакция на начало реформ и готовность либералов гнуть свою линию любой ценой. В ходе выборов 1993 г. устойчивость этого тренда продемонстрировало фактическое поражение "Выбора России" (15,51%), проигравшего ЛДПР (22,92%).

Второй - это демократия, понятая в конце 1980-х как инструмент обеспечения равенства граждан, как альтернатива советской партийно-бюрократической системе, прикрывавшейся коммунистической идеологией. Эта ситуация была блестяще отыграна в ходе президентских выборов 1996 года. Тогда обществу было навязано представление, что президентом может стать только "самый крутой демократ", и все политики, включая Зюганова, с воодушевлением играли именно на демократическом поле.

Третий - патриотизм, ставший реакцией на национальное унижение и эффективно эксплуатировавшийся в 1990-е годы КПРФ и Народно-патриотическим союзом. Во время бомбардировок Югославии в марте 1999 г. патриотизм превратился в идеологическую доминанту. А ровно через год президентом стал "самый крутой патриот", взявший на себя ответственность за вторую чеченскую кампанию, с первых дней поставивший вопрос о наведении порядка в армии. Для тех, кто не понял, было озвучено обещание "мочить террористов в сортире".

Четвертый - смесь примитивного национализма и "национальной гордости великороссов". Этот тренд сформировался как ответ на безумную миграционную политику. Вторым, менее осознанным, но не менее существенным фактором стал протест против глобализации, использующей толерантность в качестве инструмента унижения "отсталых народов". Этот тренд, как уже упоминалось, был использован во время последних парламентских выборов, когда только что созданная "Родина" заняла четвертое место, оттянув часть голосов у КПРФ и ЛДПР.

И пятый - требование справедливости в ее традиционном понимании как симптом разочарования в экономической, культурной и социальной политике, проводимой государством. Требование справедливости, озвучивавшееся левыми политиками с начала 1990-х, стало доминантой с начала 2005 года, во время митингов пенсионеров, протестовавших против монетаризации. Сегодня этот тренд активно осваивается как околовластными политиками из партии Сергея Миронова "Справедливая Росси", так и радикалами из правого и левого лагеря.

Интересно, что все эти массовые тренды несут скорее эмоциональную, нежели рациональную нагрузку. Бросается в глаза, что среди доминирующих идеологем не фигурируют запросы на конкуренцию, либерализацию рынка, вхождение в мировое сообщество или культурную интеграцию, постоянно озвучиваемые представителями власти и "среднего класса". Между тем ответственная политика не может строиться на популизме, и потому серьезные политические силы, претендующие на участие в работе парламента, не имеют права следовать в фарватере "мнения народного", но и не прислушиваться к нему не могут. Результатом компромисса между прагматическими представлениями о том, что следует делать, и готовностью разделить эмоции граждан стала чудовищная эклектика партийных лозунгов, которую еще более усугубляет мутация фундаментальных ценностей западной демократии.

В итоге мы имеем смысловой хаос, в котором понятию "демократия", понимаемому как процедура, противопоставляется не авторитаризм, а требование равенства. В том числе и равенства возможностей, которое является одной из традиционных либеральных ценностей. В свою очередь, либерализм является в сегодняшнем смысловом поле синонимом "разграбления государства", продажи интересов России, унижения и вымирания значительной части населения, то есть несовместим ни с патриотизмом, ни с понятием элементарной справедливости. Традиционная реперная система, главными тезами которой являются свобода личности, свобода предпринимательства, равенство всех перед законом, культурное разнообразие и толерантность, обеспечиваемые сильным государством, уже не работает. Она сбоит не только в России, но и в развитых западных обществах, также разъедаемых коррозией коррупции, социального неравенства и навязываемой регионализации.

Исчерпанность старых идеологем приводит к тому, что партии, старающиеся четко позиционировать себя по отношению к стандартному право-левому политическому спектру, терпят поражение, как СПС или "Яблоко". Более беспринципные лидеры, вроде Жириновского, начинают шарахаться из стороны в сторону и полностью теряют лицо. К аналогичному эффекту приводит и стремление удовлетворить все запросы общества разом: наполнив информационное поле большим количеством разнообразных характеристик, партия (сегодня это особенно актуально применительно к "Единой России") оказывается одновременно правой и левой, либеральной и социальной, национальной и толерантной, то есть совершенно никакой.

Налицо своеобразный политический постмодернизм, доведенный уже до полного семантического абсурда за счет противоестественного союза правых и левых радикалов. Тем не менее нельзя не признать, что семантический хаос может стать питательной средой для вычленения из него принципиально иных идеологических трендов, более адекватно отражавших современное положение дел и переводивших чувственные и ментальные запросы общества на язык рациональных выкладок. Нечто подобное было сделано Владиславом Сурковым, который ввел в обиход термин "суверенная демократия", объединив запрос на сильное государство, патриотизм и равенство граждан с опороченным словом "демократия" и тем самым вернул в оборот представление о демократии как о политической процедуре.

Теперь на повестке дня аналогичная работа с такими понятиями, как "национальное самосознание" (требующее переосмысления к контексте по-новому прочитанной толерантности", "справедливость" (расшифрованная как согласие на общую для всех мораль и действительное равенство перед законом). Так, глядишь, дело дойдет и до либерализма, "человеческое лицо" которого может и должно проступить в виде свободы выбора своего пути, что напрямую связано с расшатыванием мифа о безусловном преимуществе западных ценностей.

Будет очень обидно, если, сосредоточившись на проблемах собственности и влияния или заигравшись в технологии, наши элиты упустят свой шанс и отдадут право на расшифровку новых смыслов авантюристам от политики, стремящимся загнать Россию на Майдан.