Мисима: зачарованный смертью

Мисима Юкио (1925-1970) – самый известный на Западе японский писатель XX столетия (если Мураками отнести к XXI веку). Им было написано 40 романов и повестей, 20 сборников рассказов, столько же литературных эссе, 18 пьес, восемь из которых – в традиционном стиле театра Кабуки. Кроме того, он был театральным режиссером, актером кино, мастером фехтования на мечах, всерьез занимался бодибилдингом, летал на истребителе, дирижировал симфоническим оркестром, семь раз совершил кругосветное путешествие. Он занимал центральное место в культурной жизни Японии на протяжении почти двух десятилетий, был богат и почитаем, общался с интеллектуальной элитой всего мира. В 1970 г., захватив командующего сухопутным полком японских сил самообороны генерала Масуду, Мисима и его юный друг Морита совершили сеппуку (харакири) в генеральском кабинете.

Этот "инцидент Мисимы", невероятный и бесплодный поступок, получил широкий резонанс в мире. Что заставило его, человека, который "был настоящей электростанцией, генерирующей почти осязаемую энергию блеска и остроумия", решиться на подобный шаг? Ответа на этот вопрос до сих пор не существует, и книга Натана – одна из наиболее полноценных и старательных попыток разгадать загадку Мисимы.

Джон Натан был довольно близко знаком с Мисимой, он считался одним из лучших переводчиков его романов. После смерти писателя Натан приехал в Японию и, с помощью жены Мисимы Йоко, сумел поговорить со многими людьми из его окружения. Натан подробно исследует детство Мисимы (настоящее имя – Кимитакэ Хираока), его полную зависимость в первые 12 лет жизни от деспотичной и истеричной бабушки, его ненависть к отцу, который был против литературных занятий сына, а также глубокое влияние его матери, которой Мисима до конца приносил свои произведения и учитывал все ее замечания.

Анализируя литературное наследие Мисимы, Натан находит в нем зачарованность смертью, "которая сродни эротической", с самых ранних, школьных произведений. Красота, как подлинное ощущение жизни, проявляется лишь в момент смерти, в момент, когда тело наполняется болью. Мисима, признавшийся матери в последние дни в том, что он "не совершил в жизни ничего из того, что хотел", постоянно стремился "почувствовать себя живым", но ни литература, ни бодибилдинг не давали ему искомого.

Натан приходит к выводу, что политические выступления Мисимы в защиту сакральности императорской власти, пылкий национализм его последних лет близок к мистификации или, во всяком случае, является лишь предлогом, чтобы получить возможность умереть героически – ибо только так удастся пережить полноту существования. Кажется, пишет Натан, "что его самоубийство было по своей сути поступком личным, а не общественным, эротическим, а не патриотическим". Собственно говоря, вся книга Натана – тщательно подобранная аргументация в защиту этого тезиса.

Планируя сеппуку в течение целого года, Мисима сделал серию фотографий "Смерть человека", в которой позировал в разных сценах: с топором во лбу, под колесами цементовоза, в виде св. Себастьяна, пронзенного стрелами, и, разумеется, с самурайским мечом в животе. Некоторые фотографии, а также чрезвычайно близкие отношения с Моритой, преданным Мисиме соратником, дают Натану повод порассуждать о гомосексуализме Мисимы. Впрочем, доказательств у него нет никаких, кроме собственных умозаключений об эстетическом идеале Мисимы, противоречиво соединяющем героизм, смерть, боль и красоту. Представляя Мориту друзьям, Мисима говорил: "Моя жизнь принадлежит императору, а Морита посвятил свою жизнь мне". Устойчивая традиция гомосексуальности характерна для японского кодекса воина, в то же время связь любви со смертью является одной из особенностей мировоззрения Мисимы: "любовное" самоубийство было одним из его излюбленных сюжетов в литературе.

Совершение сеппуку описано во многих произведениях Мисимы, в частности, в рассказе "Патриотизм", а также в пьесе "Луна как натянутая тетива лука" в стиле Кабуки, показанной в Японском Национальном театре. В день генеральной репетиции пьесы, 3 ноября 1969 г., на крыше театра состоялся парад, посвященный годовщине существования Общества щита – личной армии Мисимы, которая, по его замыслу, должна в своем будущем выступлении продемонстрировать идею верности императору. Посреди сцены сеппуку Мисима остановил репетицию, настаивая, что должно быть больше крови и что кровь должна блестеть.

Невероятный педантизм – еще одна из странностей характера Мисимы, на которой подробно останавливается его биограф. Он планировал заранее, сколько страниц напишет к какому сроку, и всегда осуществлял задуманное. В Японии принято печатать романы "с продолжением" в литературных журналах: продолжения Мисимы всегда были готовы в точно назначенный день. Ни писательство, ни занятия бодибилдингом никогда не прерывались в поездках и путешествиях. План Мисимы по захвату кабинета Масуды был разработан поминутно и в деталях. Стихийности в жизни Мисимы места не было.

И только сейчас, когда я написала последнюю фразу, у меня вдруг забрезжило нечто вроде понимания этой необычайной жизни и смерти. Вся жизнь Юкио Мисимы – литература или театр, которые суть тщательно закодированное и специально подготовленное выражение чувств. В искусстве нет спонтанности, там все продумано, и каждая мельчайшая деталь работает на общее впечатление. Жизнь, в противоположность ему, – полная неразбериха, внезапные всплески, случайные эмоции, немотивированная радость или грусть. Искусно – искусственно? – обустроив свою жизнь, подчинив ее имиджу, производимому впечатлению, внешней атрибутике (а Мисима немало потрудился в этом отношении), писатель лишил себя внезапности и неожиданности, того самого ощущения подлинности, которое он мучительно искал. Не этот ли внутренний конфликт, заложенный еще в глубоком детстве деспотией бабушки, имел в виду Мисима, говоря, что его поражает пустота последних 25 лет его жизни?

В последнем письме к родителям он написал: "Я отбросил перо прочь. Поскольку я умираю не как человек из мира литературы, но всецело как воин, я хотел бы, чтобы иероглиф, обозначающий меч – bu – был включен в мое буддистское [посмертное] имя. Иероглиф для пера – bun – не должен присутствовать".