Предварительные ласки "Золотой маски"

ФОТО: mdt-dodin.ru

Предварительные ласки театрального фестиваля "Золотая маска" заканчиваются, близится 29 марта, за которым – тяжелые театральные будни и отчаянные попытки принять и переварить все, чем жил российский театр в прошлый сезон. За несколько дней до открытия фестиваля "Маска" показала в Москве легендарный спектакль Малого драматического театра – "Бесы" Достоевского в постановке Льва Додина.

Мощный семичасовой заряд культуры, длящийся с перерывами с 12 дня до 9 вечера, Москва приняла с благодарностью. Безупречные спектакли в столице встречаются не так уж и часто. А Додин, несомненно, безупречен. Впрочем, это не единственное, что можно о нем сказать.

Буквально с месяц назад в Центре им. Мейерхольда Лев Додин со студентами своего актерского курса давал открытый мастер-класс. Народу было – не продохнуть. Студенты гроздьями свисали с балконов. Критики, режиссеры, театроведы, просто завзятые театралы и, конечно же, актеры дрались за места в партере, очевидно, ожидая, что сейчас им откроют какую-то самую главную театральную тайну, какой-нибудь самый настоящий "сим-салабим", Золотой Ключик, раскрывающий все секреты режиссерского мастерства. Демонстрационный материал – додинские актеры – вертелся и так и сяк в руках мэтра.

"Первым уроком у нас танцы", – вещал маэстро, и студенты показывали вальс. "Вторым занятием у нас сценическая речь", – продолжал Додин, и студенты поражали аудиторию умением говорить скороговорки. Они же жонглировали обручами и, взяв духовые инструменты, исполняли оркестром чудовищно нестройные марши – но все же исполняли, и все же был оркестр. Там, где через муштру хоть слегка проглядывал театр, маэстро незамедлительно говорил "стоп". Театра там не было. Была муштра. Так Додин подшутил над зрителем, раскатавшим губу в ожидании театрального чуда. Но и в этой шутке была доля правды – не бывает чуда без муштры.

В "Поэме о великом инквизиторе" есть у Достоевского такая мысль, что, мол, дай человеку чудо – и превратишь его этим в покорного тебе раба. В "Бесах" мелкому дьяволенку Верховенскому только и не хватает, что чуда, чтобы его провинциальные махинации превратились в виртуозный заговор мирового масштаба. Но чуда нет – и даже Ставрогин не может заменить его. Есть только мелкое некрасивое бесенятство, злобные игры в тесной песочнице, сплошная какая-то дрянь, непонятно отчего происходящая и к чему ведущая. Именно эта непонятность и сделала в свое время "Бесы" одним из самых загадочных в глазах литературоведов романов Достоевского. Ничего здесь для читателя не разжевывали и в рот не клали, преступление не отделяли от наказания, и главное – это, пожалуй, единственный роман великого каторжника, в котором не было добра.

Всю эту чернуху Додин хорошо прочувствовал еще десять лет назад, когда поставил своих "Бесов". Поставил на косом деревянном помосте, главным элементом которого стала деревянная коробка, похожая на гильотину. Раскрывается она – получается улица, закрываются три стены, оставляя открытой четвертую, – и вот готова комната, но над ней уже занесен неотвратимо карающий косой нож. Поставил виртуозно, то и дело меняя планы – одно удовольствие смотреть, как вдруг оживает авансцена и действие свободно гуляет с одной площадки на другую. И, конечно же, с блистательными своими актерами, каждый из которых уже вписан в историю театра.

Фото: mdt-dodin.ru

Глядя на этот косой помост, я все вспоминала недавнюю постановку "Бесов", сделанную Анджеем Вайдой в "Современнике". У Вайды тоже действие происходило на помосте, но наклоненном не справа налево, а прямо к зрительному залу, так, что актеры буквально скатывались к зрителю, а вокруг шныряли похожие на ниндзя укутанные в черное "бесы". Додин же чужд всякому метафоризму и справедливо не выводит "бесов" за пределы характеров своих героев. Никаких евангельских свиней, в которых Христос загонял бесов из одержимых, не хватило бы на них. И ни в ком не живет большой бес, во всех – мелкие. Языком Достоевского и его исследователей эти бесы называются "идеями". И то, как ест идея человека, виртуозно показано у Додина-постановщика. Можно превратить это в какую-то психологическую историю, тем более что развитие каждого характера ювелирно выписано, но это в первую очередь идеологическая история, по самой природе своей, независимо от задач и пожеланий режиссера.

Великое всегда рифмуется с современным. Так, у одной из "заговорщиц" бесовского кружка волосы уложены как у украинской дивы Юлии Тимошенко, – но кому придет в голову обвинять Додина в стремлении равняться на актуальность, тем более что этой актуальности и в помине не было десять лет назад. Сегодня скажут и что Верховенский на Путина похож, и что возня революционного кружка слишком напоминает современные заседания как и ультралевых, так и ультраправых. Но художник – в данном случае режиссер – никому ни на что не намекал. Он просто изобразил, и больше ничего, изобразил в меру своих выдающихся способностей, ничего не вкладывая и ничего не добавляя. Изобразил так, как никому в голову не придет изображать сегодня, когда намек снова важнее прямосказания, а форма мутирует, пытаясь вместить в себя все содержание.

Есть несколько основных форм рассказа: можно рассказать, можно пересказать, можно просто показать, оставив зрителю самому понимать недосказанное. В своих спектаклях Додин просто показывает, точный и беспристрастный как телевизор. Показательный гений его и его актеров неоспорим и не подлежит сомнению.

Но наряду с планом земным есть и план небесный, и из всякой бесовщины есть путь спасения. Есть он и у Достоевского. Только у Додина его нет. Как нет и у другого театрального интерпретатора Достоевского – Камы Гинкаса.

"Так ты в Бога не веруешь", – только и ответил Алексей Карамазов брату за всю историю о Великом Инквизиторе. То же самое мог бы сказать Ставрогину отец Тихон, но Додин его в спектакле распял и уничтожил, оставив оседать под непобедимой силой серости и зла. Без Бога остается мир брошенный, покинутый и страшный. Великий спектакль Додина существует в мире, где нет спасения и жить нельзя, потому неумолимо занесен над каждым из героев нож гильотины. Впрочем, трудно великому режиссеру на великий спектакль предъявлять претензию, будто в нем нет Бога. Разве только оставить это не как претензию, а как констатацию факта: Бога здесь нет. А там, где нет Бога, нет и чуда. Остается только мастерство.