Главное событие сезона – смерть

Фото: et-cetera.ru

Мнения критиков обязательно разделятся, что же касается вашей покорной слуги – уверена, "Смерть Тарелкина" Оскараса Коршуноваса должна стать главным событием столичного театрального сезона. А если не станет, то дело не в ней, а в нас самих.

Известно, что в Москве в настоящее время готовятся к постановке пять или даже шесть, а по некоторым подсчетам и семь "Смертей Тарелкина". Эта ситуация, понемногу расходящаяся в театральные анекдоты, на самом деле не имеет под собой ничего сверхъестественного. Достаточно перечитать текст пьесы Сухово-Кобылина или просто вспомнить, о чем она, чтобы понять, что возрождение этого текста было просто-таки предсказано современной нам ситуацией. Эта пьеса – как зеркало, двухчастна, и у каждой белой ее стороны обнаруживается изнанка. Изнанкой ситуации первой части – смерти Тарелкина, который на самом деле не умирал – становятся часть вторая: процесс, где задолго до Кафки показано, как перемалывает человека бюрократическая машина (именно этот образ – мясорубки – взял на вооружение в свой спектакль 1922 года Всеволод Эмильевич Мейерхольд).

На сцене театра Et cetera вроде бы не жизнь и не улица. А покатый помост в вертикальную черно-белую полосочку. И халат Тарелкина тоже в черно-белую полосочку, но стоит вывернуть его – и он оказывается черным. В пьесе Сухова-Кобылина Тарелкин решает умереть понарошку, всех обмануть, чтобы кончить старую жизнь и начать новую. Для этого он кладет в гроб куклу, нашпигованную тухлой рыбой, чтобы воняло, а сам переодевается в своего соседа Силу Силыча Копылова, читает над собственным гробом проникновенную речь и пьет водку с квартальным надзирателем. Что не спасает его от разоблачения. У Коршуноваса Тарелкина даже не пытается ни в кого преображаться. Разве что халат наизнанку вывернет, что только выдает его – в черном он выделяется на полосатом фоне. Эти полоски, нарушаемые иногда для разнообразия вторгающимся третьим цветом – будь то красный, зеленый или стратегический розовый – создают совершенно особого рода визуальное впечатление. Как в картинках "третий глаз", на которых, если долго смотреть, проступает трехмерное изображение. Расцветка сцены как будто заимствована из учебника по современному дизайну. Она гипнотизирует, не дает оторвать взгляд. А потом, переворачиваясь горизонтально, полоска становится цитатой – тельняшкой, матросской тишиной, и отсюда – тюрьмой, где уже не первый год кое-кто сидит.

Уже сценографическое решение заставляет вздрогнуть с первого момента (спектакль начинается стремительно, выстрелом), и в течение последующих трех часов зрителю ни разу не будет дано возможности заскучать. Режиссерские придумки Коршуноваса одна другой ярче. Можно взахлеб описывать мизансцены, но их надо видеть. В ход идет все, что приходит на ум: и задорный рэпак, и театр теней, и видеоарт – и все продумано, органично. И "тень" Тарелкина, кривляющаяся за ширмой, и гигантский зайчик с красными глазами, и высокий юноша-писарь с красным ухом, почему-то навязчиво напоминающий пародийный гитлерюгенд. И никакого прямого, лобового высказывания. На вопрос "что это значит?" Коршуновас только ухмыльнется, ответа не даст. Но при этом логика его спектакля выстроена до конца, и она совершенна.

Фото: et-cetera.ru

Художественному руководителю театра Александру Калягину для этого спектакля понадобилась смелость вдвойне. Ведь он не только выбрал пьесу и пригласил для постановки режиссера, славящегося своими радикальными решениями, режиссера, который до того не поставил ни единого спектакля в России и отношение к которому публики и критики может оказаться очень неоднозначным. Он еще и сыграл одну из главных ролей – генерала Варравина, который мечтает вернуть себе украденные Тарелкиным бумаги. И как сыграл! В каждом актере: и в Калягине (Варравин), и во Владимире Скворцове (Тарелкин), и в Вержбицком (частный пристав Ох) – четко продолжается линия режиссерских построений. Работа с актером включает у Коршуноваса, помимо всего прочего, работу с речью. Язык Сухово-Кобылина кажется абсолютно невозможным – и в то же время, совершенно музыкальным. Быть может, литовская речь, сохранившая на протяжении веков мелодику длинных и коротких гласных, подсказала режиссеру, как должны говорить его персонажи. Но и без того Скворцову и Калягину за роли в этом спектакле светит как минимум "Золотая маска".

До Коршуноваса "Смерть Тарелкина" ставили на самом деле достаточно, и ставили люди более чем известные: Мейерхольд, Товстоногов, Фоменко. Но удивительная особенность этой "смерти" в том, что она никого из предшественников не дублирует и никакой линии не продолжает. Литовский режиссер находит свой, абсолютно особый путь. В нем все очень прямо и логично – и в то же время многозначно. Он ставит абстракцию – и все же трудно не узнать в ней реалии. Он как будто бы отказывается от монтажа аттракционов и не сеет на сцене классическую бесовщину – и в то же время на сцене есть и аттракционы, и бесы.

Приходится побороть искушение трактовать этот спектакль как бы то ни было. Все, что может быть о нем сказано, может быть тут же перевернуто наизнанку. Вот я, например, скажу: мы живем в стране, катящейся к прокурорскому тоталитаризму, где одни – жулики, вторые – дураки, третьи – негодяи, и Коршуновас показывает нам нас самих, не показывая никакого выхода – а может, это не так? Может, мне придумалось, показалось, как показалось все случившееся воспаленному мозгу Кандида Касторовича Тарелкина, страдающего острой шизофренией. И, может, черно-белые стены – это стены дома умалишенных, а на самом деле ничего не было.

Но возможно и то, что не случайно возникают в видеоартовской вставке цвета российского флага, на фоне которых беснуется толпа с серпами и копьями. И не случайно второй акт начинается с видеосцены: по серому небу летят прекрасные и странные птицы с длинными шеями и широкими крыльями, на один последний миг вдруг превращающиеся в три головы Змея-Горыныча. И эта сказка из дальних времен перекликается с репликой Тарелкина "мы все погибли", и такие же дивные птицы становятся в "Сказании о граде Китеже" Дмитрия Чернякова образом скорби по утраченной России. Разве вы не узнаете Россию, когда в зале включается свет и очередную жертву для бредового допроса следователи вытаскивают уже из первого ряда? Впрочем, и птицы, и следователи, и зайчики – все это с таким же успехом может быть режиссерским фокусом-покусом. Театральной, так сказать, шуткой.

Но Коршуновас знает, что он хочет сказать. Остается только вопрос, хотим ли мы это слышать. Еще, пожалуй, важнее: Коршуновас знал, как это сделать. Его режиссерской технике стоит поучиться, потому что она совершенна. И вот в самом центре Москвы идет наконец-то абсолютно современный и своевременный спектакль. Найдется ли ему такой же зритель – покажет время.