Дворянин пал жертвой "черного пиара"

В 1826 г. в петербургском светском обществе рассказывали, как император Николай I благословлял на службу во главе Третьей Его Величества канцелярии человека, которого он посчитал способным, ввиду многих прошлых заслуг перед Отечеством, достойно выполнить задачу поддержания порядка в государстве. Одному из первых партизан Отечественной войны 1812 года, блестящему офицеру, освободившему столицу Голландии от наполеоновских войск, близкому другу декабриста Волконского и первому коменданту Москвы после ухода из нее французов был вручен носовой платок со словами: "Будешь утирать слезы сиротам и вдовам, утешать обиженных, стоять за невинно страдающих...". Этим облеченным высоким доверием лицом был Александр Христофорович Бенкендорф, заклейменный в советское время как бездушный солдафон, черный филин цензуры, организатор травли Пушкина и отъявленный реакционер.

Неужто, став во главе политического сыска, этот дворянин из Риги резко переродился, показал, так сказать, свое истинное лицо? Это вряд ли. Потому что даже такой авторитет для "правильных" советских историков, как разбуженный декабристами Герцен, не смог сказать об этом своем современнике ни одной по-настоящему убедительной гадости: "Наружность шефа жандармов не имела в себе ничего дурного; вид его был довольно общий остзейским дворянам и вообще немецкой аристократии. Лицо его было измято, устало, он имел обманчиво добрый взгляд, который часто принадлежит людям уклончивым и апатическим. Может, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей право мешаться во все, – я готов этому верить..." Но советские историки не удосуживались ссылаться на объективный набор мнений о Бенкендорфе, для выполнения идеологической задачи им было довольно одной его должности – шеф жандармского управления. Научные споры и изыскания с целью восстановить историческую и человеческую справедливость при социализме в нашей стране были немыслимы, поэтому на Бенкендорфа навесили гроздь штампов и поступили с ним так же, как и со многими другими выдающимися деятелями той эпохи: нет человека на страницах учебника – нет проблемы...

Попробуем подхватить тот платок, что в качестве морального штандарта был вручен Бенкендорфу государем. Заступиться за память? Пожалуй, это было бы самонадеянно. Просто расскажем о некоторых эпизодах его удивительной биографии. Но прежде – несколько слов о возглавляемом им пресловутом Третьем отделении.

Идеологический гвоздь из "немытой России" выковали уже в то время, когда призрак коммунизма перестал шататься по Европе и осел в отдельно взятой стране. Но не стали подтверждать фактами. А на самом деле жадный и пронизывающий все и вся спрут собственно политического сыска помещался в 1826 г. лишь в одной "экспедиции", числом сотрудников не более районного отдела милиции, и располагал агентурной сетью по масштабам страны просто смехотворной. Вторая "экспедиция" управления занималась контрразведкой – то есть присматривала за некоторыми иностранцами, сектантами, фальшивомонетчиками и усердно читала прессу. А еще одна не столько предотвращала крестьянские волнения, сколько готовила справки о соблюдении прав человека в отношении крепостных и составляла прогнозы насчет урожая и цен на зерновые. Все познается в сравнении. Прогрессивно настроенный декабрист Пестель еще в 1818 г. изложил оптимальную с его точки зрения схему "охраны правительства и населения от опасностей, могущих угрожать образу правления и настоящему порядку вещей" в одной из своих программных записок "О государственном правлении". Там речь шла о необходимости образования "государственного приказа Благочиния", и особый акцент делался на то, что "тайные розыски и шпионство суть... не только позволительное и законное, но даже надежнейшее и почти, можно сказать, единственное средство, коим высшее благочиние поставляется в возможность". В 1823 г., поближе к активной фазе переустройства страны, вылившейся в события на Сенатской площади, он все досконально взвесил еще раз и подсчитал, что для выполнения всех этих функций "новой России" понадобится 112 тыс. 900 жандармов. При царском "сатрапе" Бенкендорфе в 1827 г. после всех потрясений декабрьского восстания корпус жандармов составлял 4278 человек. Почувствуйте разницу.

Но у графа, разумеется, тоже были свои представления насчет того, что полезно и что вредно для стабильности государственного устройства. В то время рассуждения на эту тему вел даже император в частных беседах. Николай I, которому стоило немалых горьких размышлений решение повременить с отменой крепостного права и наделением мужиков землею, поскольку условия для этого еще не созрели до конца, именно в беседах с Бенкендорфом признался в том, что и сам видит преимущества республиканского правления перед монархическим, однако все надо делать по очереди – сначала освобождение, потом избирательное право... В противном случае патриархальная Россия может скатиться в хаос. И в ответ от Бенкендорфа слышал слова, для царедворца неожиданные: "Могущество власти опирается не на силу и страх, а на авторитет и доверие. Будучи лишена своих нравственных атрибутов, которые даются общим мнением, власть, не имеющая надлежащей опоры, оказывается поколебленной, и ее могущество заменяется силой материальной, которая всегда на стороне численного превосходства". Одна из таких доверительных бесед произошла у императора с шефом жандармов во время одной из многих и порой неожиданных поездок по стране: государь внезапно являлся в какой-нибудь губернский город, дабы узнать правду о состоянии дел где-нибудь в Тобольске или Твери, и не было строже ревизора для военных и чиновников. В августе 1836 г. Николай "сорвался" так неожиданно, что телохранителем в отсутствие полноценного сопровождения пришлось служить самому Бенкендорфу. Среди ночи на мокрой и ухабистой дороге между Пензой и Тамбовом, где-то возле Чембара император и его спутник пережили приключение, которое запомнилось обоим на всю жизнь и о коем оба потом говорили как об уроке "кувырк-коллегии". Закрытая коляска свалилась в канаву; Бенкендорф не пострадал, зато император сломал ключицу. Сидя в грязи на дороге, Николай I выглядел неважно, а помогал ему всего один человек. О суета сует... Граф осмелился заметить властителю России, что земное величие перед небом ничтожно и власть должна помнить, чем она обязана перед людьми. Мог ли сказать такое тупой служака и подхалим, каким нас заставляли видеть Бенкендорфа? Растроганный император признался, что ему в ту минуту на ум пришли те же мысли. Вместе со своим преданным без лести другом он пешком добрался до ближайшей станции, и с той поры уже не шеф жандармов приходил с докладом к царю, а Николай делился с ним всем, что видел на просторах необъятной России, и советовался в принятии решений. Как с наставником. А ведь в придворном быту даже пара слов, сказанных государем из вежливости подданному, вне зависимости от ранга, считались государственной милостью.

После поездки на Кавказ, куда графу не позволила отправиться с Николаем тяжелая хворь, повторилось то же: мысли и впечатления – императора, выводы – верного слуги царя и Отечества. "На Кавказе, – написал потом Бенкендорф, – как и всюду полно злоупотреблений: чиновники берут взятки, бюджетные деньги испаряются невесть куда, офицеры гоняют солдат на работы в собственные имения, дороги не чинят, горцев унижают... Мы сами создали горцев, каковы они есть. И для интересов России надо стараться приголубить горцев и привязать их к русской державе, ознакомив с выгодами порядка, твердых законов и просвещения; беспрестанные стычки с ними и вечная борьба только все более и более удаляют их от нас и поддерживают воинственный дух в племенах, без того любящих опасности и кровопролития". Разве не полезны эти слова, сказанные еще в 1837 г., в XXI веке для руководителей новой России в принятии оптимальных решений по послевоенному возрождению Чечни? Но советские историки надежно упрятали их под бетон намеренного забвения.

Как и другие факты "послужного списка" Александра Бенкендорфа, которые заставляли усомниться в его амплуа душителя гражданских свобод и тупого цербера, не рассуждающего о смысле получаемых приказов. Историк Евгений Тарле упоминает о случае из ряда вон выходящем. В начале осени 1812 г. подмосковные мужики для встречи приближающихся французов меняли сохи на все что под руку попадалось – топоры да рогатины на медведя, а то и на арсенал посерьезнее из брошенного барского имения. Сбивались в отряды под начало кого порешительнее и готовили супостатам теплый прием. Помещичьи приказчики часто были отсылаемы ввиду чрезвычайного положения ко всем известной матери, дабы не отвлекали на всякие хозяйственные глупости, чаще всего – спасение барского добра. И вот какой-то ревнитель благочиния вроде карикатурного графа Нулина начертал в Петербург паническую бумагу, дескать, мужики вооружаются и почуяли волю, надобно усмирить новых "пугачевцев". В столице было не до детального анализа, приказ был спущен в Волоколамский уезд флигель-адъютанту Бенкендорфу, коему полагалось разобраться с "шайкой мужиков" во главе с местным священником. Однако "царский реакционер" не только почти одновременно с Денисом Давыдовым понял силу партизанского движения и стал во главе одного из самых крупных отрядов еще 2 августа 1812 г., но и написал в Петербург нечто для "крепостника" немыслимое: "На основании ложных донесений и низкой клеветы я получил приказание обезоружить крестьян и расстреливать тех, кто будет уличен в возмущении. Удивленный приказанием, столь не отвечающим великодушному и преданному поведению крестьян, я имею сообщить, что не могу обезоружить руки, которые сам же и вооружил и которые служили к уничтожению врагов Отечества. Я не могу называть мятежниками тех, которые жертвовали жизнью для защиты своих церквей, независимости, жен и жилищ. Но имя изменника принадлежит тем, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых ее усердных и верных защитников".

Ответ офицера произвел сильнейшее впечатление на Александра I, которому личное мужество импонировало не меньше преданности долгу. Своего тезку он заметил и счел возможным после бегства Наполеона доверить ему трудную должность первого коменданта разоренной Москвы, куда граф вошел с боем. И вовремя – его отряд вступил в Кремль в тот момент, когда заминированная святыня была готова взлететь на воздух. Опечатав Успенский собор, Бенкендорф принял единственно правильное решение: загаженные французской солдатней раки с мощами нужно было скрыть от глаз православных. Такая "гласность" не была нужна в тот момент никому. А охрану на улицах города от мародеров он умудрился обеспечить так, что древняя столица возродилась куда быстрее, чем этого можно было ожидать. Администратор, блюститель порядка... Не только. В 1813-14 гг. граф проявил себя еще с одной стороны.

"Командир русского отряда нарушает инструкции и самовольно отправляется в автономный поход, вернее в сверхавантюрную экспедицию. Отряд идет в глубь Голландии, ночью проникает в Амстердам и становится опорой патриотов при провозглашении независимости страны. Казаки изолируют французскую эскадру и ее адмирала от происходящих на берегу событий, командир встречает прибывшего из Англии только что избранного короля Нидерландов, вооружает восставших против оккупантов, распоряжается маститыми прусскими генералами, как своими подчиненными". А еще он отогнал от крепости Бреда наполеоновскую гвардию, надел корону принцу Оранскому, поразил всех "наглостью" своих атак на втрое превосходящие силы неприятеля, освободил всю страну, вписав ярчайшую страницу в европейскую военную историю, и только после этого, как писали современники, счел свою миссию выполненной и вернулся на родину. И это отчет только об одном эпизоде в зарубежной службе Бенкендорфа после того, как он подростком был зачислен в 1798 г. в Семеновский полк, – было еще участие в войнах на Кавказе и в Пруссии, в Германии и Бельгии, дипломатическая миссия в Европе после Тильзита...

Образованный, исполнительный, уравновешенный, отважный. Душитель, гонитель... Хотя все-таки была категория людей, которые его проклинали не только на страницах советских учебников. "Нет меры наказанию, какому подвергнется чиновник, который употребит во зло свое звание... нужно всяко наблюдать, чтобы права граждан не были нарушены преобладанием сильных лиц". Казнокрадам, взяточникам, самодурам от него действительно не было никакого покоя.

Как бы хотелось, чтобы Александр Христофорович Бенкендорф все же обрел свое истинное лицо в галерее исторических персонажей, которых полезно вспомнить новой России. Ведь немало найдется тех его современников, кто сможет свидетельствовать в пользу того, что "коварный, мстительный и беспринципный главарь жандармов и орудие борьбы самодержавия против декабристов и Пушкина" – это явно устаревшая ложь. Кого бы еще привести в свидетели?.. Вот как рассказывает о жутком петербургском наводнении 1824 г. Александр Грибоедов: "В эту роковую минуту государь явился на балконе. Из окружавших его один сбросил мундир, сбежал вниз, по горло вошел в воду, потом на катере поплыл спасать несчастных. Это был генерал-лейтенант Бенкендорф, он многих избавил от потопления...".