Кто жил и мыслил, тот не может...

О спектакле по "Из путешествия Онегина", идущем в "Школе драматического искусства" под руководством Анатолия Васильева, говорят и пишут уже давно. Возможно, наступил момент, когда этот проект дает "прощальную гастроль". В декабре в "старом" васильевском помещении, что на Поварской, пройдет блок представлений, который, в связи с уходом некоторых ключевых актеров, может оказаться последним. Впрочем, поживем – увидим.

Для тех, кто никогда не был на этом легендарном спектакле (еще бы, зал вмещает не более 50 зрителей!) стоит рассказать о нем. Анатолий Васильев начал показывать "Онегина" задолго до официальной премьеры на V Чеховском фестивале. Еще в январе этого года, к празднику Богоявления, он выстроил святочное представление из эпизодов 2-го акта и кое-каких номеров "Пушкинского утренника". Спектакль в статусе "неоконченной работы" поехал в Псков, потом несколько открытых репетиций прошло в Москве.

А вообще-то театр Васильева сосуществует с "Евгением Онегиным" почти девять лет, и первыми от плода его "бессонниц, легких вдохновений, ума холодных наблюдений" вкусили участники Брауншвейгского фестиваля 1995 года. Тогдашний состав, правда, не имел ничего общего с нынешним, видоизменились также и многие сцены, но, тем не менее, "Путешествие" по-прежнему отличается замечательными свойствами.

Во-первых, оно в принципе незавершимо: количество возможных встреч, событий, отклонений от маршрута бесконечно, и чтобы остановиться, автору приходится совершить некое насилие над собою и героями. Во-вторых, между вещами, случающимися в путешествии, нет причинно-следственной связи. Встреча "б" отнюдь не вытекает из встречи "а", она могла произойти раньше и не происходить вообще. Внешне порядок событий в спектакле Васильева – лишь голая последовательность, и ничего более. Случилось это и затем это, а почему сначала корова, потом дождь, а потом птичка – вопрос метафизический, и каждый должен ответить на него самостоятельно.

Веселая изобретательность этого спектакля мнимо простодушна и далеко не всегда беззлобна. Васильев давно, пожалуй, со времен "Шести персонажей в поисках автора" (1987) не пользовался в такой мере смеховыми приемами прямого действия. Утрированный акцент (интермедия "Хлебник аккуратный") с гомерическими последствиями: "трупный дым" реально "столбом восходит голубым". Вслед за ним – язвительная сцена, в которой дива из кабаре, в сопровождении "маленьких лебедей" в черных балетных пачках, исполняет арию "Куда, куда вы удалились" на идише с отвратительно-обольстительными ужимками. Элементарный физиологический комизм: кучерявый кроха Ленский объясняется в любви сострадательной дылде Ольге. Игра с заведомо ложными прочтениями: за недостатком места сложно рассказать, например, во что превращено объяснение Татьяны с няней, но достаточно знать, что слова "Да ты, красавица, готова!" обращены к мертвой (убитой во время дуэли Ленского с Онегиным) Татьяне, и полюбоваться няней – краснознаменной санитаркой.

На зрителя такие вещи действуют безотказно, как щекотка, и очень чувствуется, что в современном театре полно людей, которых режиссеру хотелось бы защекотать по-русалочьи, до смерти. "Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей" – это Пушкин написал не сгоряча и не сдуру.

Культ слова, работа с ним в "Школе драматического искусства", цели и приемы такой работы – все это не раз описывалось, обсуждалось и пересмеивалось. "Пульсирующий звук атакующего слова" (термин Васильева) – что творится с ним в "Путешествии Онегина"! Четырехстопная строка разделяется на две-три, а то и на четыре сценические реплики. Слова сталкиваются друг с другом и, срикошетив, разлетаются по самым невообразимым траекториям. Все смыслы изрешечены, перевраны насквозь. Разумный и упорядоченный мир рушится мгновенно, до основания: так и надо.

В этом спектакле создается особый мир "нарушенных отношений, логически не оправданных соотношений, мир нелепостей, мир свободы от условностей, а потому в какой-то мере желанный и беспечный". Определение, взятое из книги Д.С. Лихачева "Смех в Древней Руси", как нельзя лучше подходит к спектаклю Васильева. Именно поэтому сценам из него легко было превратиться в святочное представление.

Короче говоря, если вы привыкли к тому, что в театре Васильева из пульсации одушевленных слов рождается таинственный смысл, если вы будете искать и найдете его в "Путешествии Онегина" – выбросьте его из головы немедленно. Он ложный, как бывают ложные белые грибы.

Главная претензия, предъявляемая к работе Васильева, – отсутствие концепции: собственного театрального высказывания о пушкинском романе или хотя бы в связи с романом не существует. Спектакль развалился на ряд более или менее удачных эпизодов, не скрепленных обшей идеей, как пишут критики. Что тут сказать: претензия эта по-своему справедлива. Действительно: какой смысл превращать няню в военную санитарку, а собрание чудищ, приснившееся Татьяне, – в сходку декабристов из X главы? Какой вообще смысл во всем, что попадется на глаза путешественнику, и во всем, что с ним самим случится? Но иногда привычные установки мешают заметить очевидное. Если бы Анатолий Васильев хотел сказать миру нечто новое о "Евгении Онегине", какого лешего ему и его театру так долго возиться? Зрителю, который требует от Васильева внятного сообщения для себя, следует напомнить представление режиссера, что первейшая задача искусства – приносить ни с чем не сравнимое наслаждение тому, кто этим искусством занимается.

Конечно, "Школа драматического искусства" отнюдь не стремится "высказаться" о пушкинском романе, она купается, она омывается в нем, великодушно позволяя зрителям при оном купании присутствовать. Можно сетовать на то, что в нынешней труппе Васильева хватает людей, которые плавают плохо, некрасиво, но требовать от театра "общей идеи" значило бы уподобиться тем нечистым старцам, которые приставали с глупостями к библейской Сусанне.