Возвращение Фауста

Коварный и ехидный Мефистофель, нежная и кроткая Маргарита, тоскующий и ненасытный Фауст, стремящийся изведать и познать все на свете и докопаться до корней истины! Вот, пожалуй, известнейшие из известных персонажей европейской культуры последних трех столетий. "Фауста" Гёте в Германии цитируют чаще, чем Библию; количество цитат из "Горя от ума" Грибоедова, считающегося у нас рогом изобилия крылатых выражений, куда скромнее. Трагедия переводилась многократно на множество языков, и ныне мы можем полюбоваться на нее в новом, осовремененном переводе на русский язык.

Новый перевод бессмертной трагедии Гёте увидел свет ровно через 50 лет после первой полной публикации последнего по времени русского перевода, принадлежащего Пастернаку и до сих пор считающегося классическим. Столь значительная дата – половина столетия! – придает и некоторую значительность изданию, что происходит, возможно, лишь благодаря обаянию круглых чисел, не оставляющему равнодушным никого из нас.

С начала XIX века появилось более 20 переводов "Фауста" на русский язык. Перевод О.Тарасовой, автора нескольких поэтических сборников, оказался в тесном соседстве с такими мастерами русской словесности как Фет и Брюсов. Наиболее точным по смыслу и близким к подлиннику считается перевод Холодковского, профессора зоологии Военно-медицинской академии, упорно работавшего над всеми прижизненными изданиями своего детища. И, наконец, перевод Пастернака, с его музыкальным и легким стихом, с его тонким чувством слова как будто окончательно затмил предшественников – ведь именно благодаря ему "Фауст" прочно вошел в русскую культуру. Казалось бы, зачем нужен еще один перевод?

С этим вопросом корреспондент "Yтра" обратилась к главному редактору издательства "Радуга" Ксении Атаровой.

К.А.: "Перевод – это новая интерпретация текста, а если говорить о поэзии, то это даже в чем-то новое произведение. За каждым словом любого языка стоит определенный ряд звуковых и семантических ассоциаций, эмоций, неочевидных смысловых оттенков, отнюдь не равных тем, которые возникают за аналогичным словом в другом языке. При переводе всегда что-то из них отсекается, и наоборот, что-то добавляется новым русским словом – так возникают возможности для интерпретирования. Поэтому чем более крупным, глубоким, многозначным и многоплановым является произведение в оригинале, тем большее желание возникает у нового поколения, у новой эпохи, у другого переводчика создать свое понимание этого произведения".

Обновленный "Фауст" вышел в серии билингва-изданий – сборников зарубежной поэзии с параллельным текстом на языке оригинала. Эта серия предоставляет большие преимущества читателю и полна опасностей для переводчика и издателя. Возможность сравнения с подлинником накладывает на них огромную ответственность: особых вольностей в толковании стихотворного текста допускать не приходится! Скажем, в культовой советской серии "Библиотека всемирной литературы" переводчики, даже очень известные, пользуясь недоступностью для читателя оригинальных текстов, позволяли себе не то что свободу толкования, но такие неточности, которые заслуживают эпитета "чудовищные". При переиздании в двуязычной серии многие их тексты подверглись серьезной правке.

Главными принципами, положенными переводчицей "Фауста" в основу своей работы, были как можно более точно следование смыслу оригинала и соблюдение системы рифм и ритмики гётевского стиха – именно то, что делает увлекательным процесс сверки перевода с подлинником. Однако поставленная Тарасовой задача – прямо-таки гигантская! – отнюдь не из тех, которые могут быть выполнены блестяще. Особенную сложность представляет передача на русском акцентной системы построения размера стиха – когда мерой является не число слогов, а число ударений. По-русски это звучит не слишком мелодично, и Пастернак при переводе почти полностью отказался от попыток передать подлинное звучание стиха Гёте. Используя привычное для русского уха равносложное стихосложение, он добился пресловутой "классичности" поэтической речи. Однако современное восприятие требует чего-то нового, и опыты с акцентным или аллитерационным стихосложением воспринимаются современным читателем весьма благосклонно.

С другой стороны, пастернаковский перевод гораздо больше напоминает свободное изложение, с намеренным подчеркиванием тех коннотаций, которые имели значение для русской культуры той эпохи. Интересно, что при первой встрече ученого доктора и беса, Фауст Пастернака просит Мефистофеля предсказать свою судьбу – чего, как выясняется, в оригинале нет и в помине.

Вот для сравнения известный отрывок из трагедии – представление Мефистофеля, в двух вариантах перевода:

Я отрицанья вечный дух!
Я справедлив; всему, что родилось,
Цена, чтоб вовсе извелось;
И лучше б не рождалось. Вами
Все то, что названо грехами,
Уничтоженьем, проще – зло –
В моей стихии проросло. (Пер. О.Тарасовой)