Норвежский лесной Харуки Мураками

Харуки Мураками. Норвежский лес: Роман / Пер. с яп. А.Замилова. – М.: ЭКСМО, 2003.

Существуют "планеты Кира Булычева", есть чисто гоголевская чертовщина, а теперь вот все дружно говорят о "мирах Харуки Мураками". Для токийских яппи ввернуть его имя в беседе за стойкой бара ("Как думаешь, дадут ему когда-нибудь Нобелевку?") – хороший стиль, некий ритуал приобщения к последним веяниям "альтернативной культуры", считает Дмитрий Коваленин, являющийся на сегодняшний день лучшим нашим переводчиком с японского и большим знатоком творчества Мураками.

"Норвежский лес" – самый реалистичный из романов Мураками: здесь нет ни заколдованного отеля, который снится постояльцам каждую ночь, ни овцы-призрака, которая "лакомится душами, как коктейлем через соломинку", ни прочих монстров. Зато есть, как всегда у Мураками, рефлексия, много музыки и вкусной еды (которой герои зажевывают свою рефлексию).

Фабула довольно проста: молодой человек, студент Токийского университета, должен сделать выбор между двумя девушками, прекрасными, как цветущая сакура, и ранимыми (каждая по-своему), как душа ребенка. Все страдают-переживают, пишут друг другу упоительные письма, пытаясь максимально четко выразить невыразимые чувства, говорят об однополой любви и личных секретах мастурбации, бесцельно передвигаются по городу и кормят поутру уток и кроликов. Налицо японская действительность. Созерцательность. Вдумчивость. И прочие наоко-васаби.

Поначалу поддаешься очарованию этой неспешности во всем: от плавного образа мыслей до плавно-текучего образа жизни. А потом вдруг понимаешь, что ничего не понимаешь: европейский читатель, привыкший к экшну, задыхается в этой рефлексии, чувствует острую нехватку действия. "Прежде, чем добраться до самого "ядрышка" красоты слова, приходится совершать гигантскую работу по преодолению текста как такового. Даже безупречно переведенные, произведения многих японских авторов словно сопротивляются нашим глазам, не желая вливаться в сердце свободно и естественно", – говорит Дмитрий Коваленин.

Просто японцы – другие, они умеют и в этой рефлексии находить залог радости и удовлетворение бытием: "Им так хорошо. Так живут пчелы, муравьи, многие виды рыб и птиц. Наверное, так раньше жили раньше и мы все – повинуясь Природе".

Книга "Норвежский лес" очень лирична, почти медитативна: в ней грустят, сводят счеты с жизнью (все от той же грусти), пьют на закате саке, играют на гитаре "Norwegian Wood"... Одним словом, роман обладает понижающим давление эффектом, проходит аритмия, нормализуется обмен веществ, наступает общее улучшение состояния. Параллельно с поправкой здоровья читатель получает возможность подкорректировать свое мироощущение. Помедитировав, наблюдая золотых рыбок, можно, в конце концов, ответить себе самому на все самые важные вопросы. Это чисто японский подход к решению экзистенциальных проблем. Ни один писатель Страны восходящего солнца не будет выписывать своими текстами (то есть словами) или действиями (то есть уникальным поведением героя) единственно верного, четко сформулированного и безотказно действующего рецепта против всех метафизических болезней. Во-первых, это невозможно по определению: пусть каждый сам находит то, что нужно ему. А во-вторых, это специфика японского литературного потока – иероглифика: с древних времен стремление скорее рисовать свои мысли, нежели излагать их "мертвыми" буквами, приучило целую нацию неосознанно экономить слова.

Так что плывите по течению жизни, любуясь ее красотами, спокойно решайте свои проблемы, попивая саке, готовьте конняку (рецепт в книге) и обретайте гармонию с миром.

Даниэль Кельман "Магия Берхольма": Роман / Пер. с нем. В.Ахтырской. – Спб.: Азбука-классика, 2003.

У 27-летнего австрийского писателя "новой волны" Даниэля Кельмана вышла четвертая по счету книга – "Магия Берхольма". Немецкоязычный автор, представляющий своим творчеством своеобразную генерацию европейских прозаиков конца XX века (Патрик Зюскинд, Роберт Шнайдер, Бернхард Шлинк, Кристиан Крахт), обращается в некоем транснациональном художественном пространстве, от книги к книге оттачивая личную, весьма своеобразную литературную манеру.

"Магия Берхольма" – книга, как будто обращенная ко всем и каждому: она о мучительном поиске себя, и поиск этот тем сложнее, чем впечатлительнее человек и чем больше он думает. В романе поднимается вопрос о бессмысленной, а порой обидной "симметрии жизни": чем ближе человек к осуществлению своих заветных желаний, тем дальше он от душевного спокойствия; чем усерднее старается претворить мечты в реальность, тем сложнее ему соответствовать тому изначальному идеальному самоощущению, которое должно прийти с реализацией задуманной программы самоусовершенствования...

Главный герой, молодой иллюзионист по имени Артур, выстраивает жизнь в соответствии с голосом интуиции и глубоко личными убеждениями относительно предназначения человека на Земле. Будучи по природе очень впечатлительным и ранимым, он находится в постоянном поиске себя, то задаваясь вопросами мироздания и бытия (причем его "стремление к Богу проникнуто математикой"), то с головой кидаясь в омут чисел в надежде объяснить с помощью их упорядоченной структуры и своеобразной философии законы собственного существования, оправдать "метафизическую разновидность своей беспринципности". Все эти масштабные вопросы решаются Берхольмом с большой вдумчивостью и самоотдачей. Ведь Бог это "не арифметическая задача", а математические знаки и даже целые теории не способны разрешить всех сомнений молодости. Человек не таков, как "звери с влажными носами и сияющие ангелы", он – венец творения и единственное существо, которое не до конца понимает Бог. К такому выводу приходит молодой философ и решает сменить метафизический подход к проблеме своего бытия на магический.

И тут-то начинаются основные размышления о собственном предназначении. Всей душой отдавшись новому ремеслу и достигнув максимальных профессиональных высот, Берхольм сталкивается с осознанием себя как архетипического Волшебника Мерлина, сумевшего вызвать из небытия живую душу – создать нимфу Нимуэ. Теперь и ему тоже под силу ТВОРИТЬ. На какое-то мгновенье Берхольм напуган подобным всемогуществом, но со временем и это новое чувство становится всего лишь перевалочным пунктом на пути поиска себя. Иллюзионист перестает видеть грань между реальностью и порождениями собственной фантазии. Но куда приведут его все эти психологические душевные перевороты?..