Писатель-убийца

Для него все кончилось ранним утром 14 сентября 1932 года. На пути к гильотине Горгулов еще что-то напевал – то ли "Вихри враждебные", то ли русскую народную песню. Перед этим он отказался от папиросы, но выпил два стакана рому. Принял причастие от православного священника.

Казнь проходила публично у стены парижской тюрьмы Санте. Правда, непосвященных зевак на площади не было, а допущенных журналистов полиция оттеснила от гильотины на почтительное расстояние. Когда все было кончено, в вещах Горгулова нашли множество исписанных листов бумаги. Писал он главным образом о себе и представлял, в частности, собственную казнь. О ней было написано в тонах возвышенных и помпезных: оркестр исполняет "Гимн зеленых", приведенному на эшафот отдаются воинские почести, все происходит в торжественном зале. В реальности ничего этого не было.

И русские, и французы, да и чехи, 10 лет дававшие будущему убийце приют, постарались забыть Горгулова как дурной сон. Его бессмысленный и жестокий акт не имел никаких политических последствий. Курс Франции не изменился, русские эмигранты остались в прежнем положении, мир понемногу скатывался ко Второй мировой войне, советские агенты продолжали опутывать своей сетью Европу. Русский Герострат – врач, сочинитель и террорист-маньяк Павел Горгулов – об этом уже не узнал.

Убийство президента Франции

6 мая 1932 года Париж был оглушен страшным сообщением: "Стреляли в президента!". В этот день 75-летний Поль Думер, только год исполнявший обязанности президента Франции, посещал выставку книг писателей-участников Первой мировой войны. Предполагалось, что доходы от продажи книг помогут нуждающимся литераторам. Президент еще не успел осмотреть ни одного стенда, когда к нему приблизился высокий плотный мужчина, выхвативший из кармана пистолет и несколько раз выстреливший. Пули попали Думеру в грудь и в голову. Президента успели доставить в больницу, где он через несколько часов скончался.

Поль Думер (22.03.1857 – 07.05.1932) – французский политический деятель. Начал свою карьеру в качестве преподавателя и публициста. Принадлежал к партии радикалов. В 1895-96, 1921-22, 1925-26 гг. – министр финансов, в 1905-06 – председатель палаты депутатов, в 1927 г. избран председателем сената. В 1931-32 гг. – президент республики. Имел 5 сыновей, из которых четверо погибли на фронте в Первую мировую. Иногда пишут, что перед смертью он успел прийти в себя и спросить: "За что? Я же ничего не сделал!".

Покушавшийся был задержан на месте преступления, его избили и немедленно доставили в полицейский комиссариат. Здесь у него отобрали капсулки с ядом, которыми он хотел воспользоваться, и записную книжку, на первой странице которой было написано: "Доктор Павел Горгулов" и по-французски: "глава русской национальной фашистской партии зеленых, которая убила президента республики". Далее в книжке шли бредовые стихи о России.

На допросе Горгулов назвался комбатантом (ветераном войны), писателем и журналистом, которого читают все в Чехословакии и знает весь мир. Он объявил себя поклонником Муссолини и Гитлера и заявил, что президента застрелил потому, что Франция хочет сотрудничать с большевиками. Найденные у него при обыске бумаги содержали "программу партии зеленых", в которой декларировалось, что необходимо вызвать мировую войну, дабы свергнуть большевиков и захватить власть в России. От этих бумаг за версту несло одержимостью и помешательством.

Французы быстро разобрались, что "комбатант" не представляет никакого политического течения и является убийцей-одиночкой. Возникшая было версия о заговоре не подтвердилась. На допросах Горгулов показывал, что раньше хотел стрелять в Ленина, в Гинденбурга и в предшественника убитого президента. Он вообще охотно отвечал на вопросы, много и без смущения говорил о себе и своих планах. Создавалось ощущение, что он вполне удовлетворен свалившимся на него вниманием и тем, что имя его не сходит со страниц газет (вдобавок издатели в Германии, США и Англии заинтересовались его романами). Особого раскаяния он не выказывал.

Сильно же замаранной пролившейся кровью почувствовала себя русская эмиграция, которая и без того доставляла много хлопот Европе. После того как во французском парламенте раздались одиночные призывы к выдворению из страны всех славян, в русских эмигрантских газетах и журналах от Горгулова стали изо всех сил открещиваться, называя его бывшим чекистом и платным агентом Москвы.

Русские отмывались от подозрений и бросаемой в них грязи разными способами, иногда даже кровью. Cвоей. Корнет С.Дмитриев в Париже выбросился из окна, оставив записку: "Умираю за Францию", в газетах написали: "Он решил, что русское имя в эмиграции опорочено, что гнусный акт Горгулова должен быть смыт его кровью". Эмигрантская пресса отзывалась об убийце примерно так: "Какие бы контрреволюционные речи он ни произносил, кипевшая в нем злоба и зависть к "барам" и "господам", смердяковский "скрежеток" против "ученых", столь свойственный полуинтеллигентному самоучке – фельдшеру, писарю, народному учителю – чувствовался слишком явно".

В это время содрогнулась и Чехословакия. И не столько от того, что случилось в Париже, сколько от того, что могло бы произойти здесь. В рукописях Горгулова был найден пассаж, где он описывал, как двумя годами раньше с пистолетом в кармане и собственным сочинением "Сын монахини" в руке стоял рядом с президентом Масариком, и от намерения стрелять его отвратила только обезоруживающая масариковская улыбка.

Чехословацкий след

Горгулова многое связывало с Чехословакией. Здесь он прожил почти 10 лет: учился, работал, женился. Если о его молодых годах, проведенных в России, известно немногое, то жизнь в эмиграции освещена более подробно и тщательно.

Павел Тимофеевич Горгулов родился 29 июня 1895 года на юге России, в станице Лабинской. Учился в гимназии, потом на медицинском факультете в Екатеринодаре; в 1914 году в чине подпоручика попал на фронт. По прошествии неполного года был тяжело ранен; на войне, вроде, заработал два креста. Потом вновь учился на врача – на этот раз в Ростове и с большими перерывами. Жизнь его в годы гражданской войны окутана туманом. Вроде бы, мечась между красными и белыми, Горгулов попал в бандитскую шайку, в которой прославился жестоким и неукротимым нравом.

Под свист пуль и грохот снарядов неспокойного времени он впервые женился. Но супружество его тяготило; жена была оставлена, едва прошел медовый месяц. В 1921 году Горгулов эмигрировал в Чехословакию.

В Праге он поступил на медицинское отделение Карлова университета и в 1926 году окончил его, получив диплом и право собственной практики. К этим годам относятся его первые литературные опыты – претенциозные и бездарные. В Европе скопилось тогда много пишущего народа. Азартного графомана Горгулова литераторы к себе не подпускали, а при случае и высмеивали. Тот же, злясь и терзаясь, выдавал на-гора груды рукописей, которыми забрасывал русских издателей в разных странах.

О содержании творений Горгулова уже после убийства Думера В.Амфитеатров-Кадашев писал иронически: "Это – драма в 5 действиях. Действие I. Начальник каторжной тюрьмы насилует красавицу-каторжанку. Действие II. Красавица-каторжанка перепиливает горло начальнику тюрьмы. Действие III. Лагерь красных на Кубани. Предводительница – освобожденная каторжанка (ее зовут Христя) предается зверству, пьянству и разврату. Но со стремлением к мировой справедливости. Действие IV. Лагерь белых. Казачьи офицеры предаются зверству, пьянству и разврату. Но без благородного надрыва и стремления к мировой справедливости. Это огорчает брата Христи, попавшего к белым по мобилизации. Действие V. Поле брани. Красные разбиты. Христя бегает с "обнаженным револьвером". Но даже столь удивительное оружие не спасает ее от плена. В плен она попадает, естественно, к брату, который, будучи предварительно ею проклят, ее убивает".

Но что-то Горгулову все-таки удавалось издавать. В 1925 году в Берлине под многозначительным псевдонимом "Павел Бред" вышел составленный в основном из междометий поток сознания, названный "Даль". В 1929 году, уже на чешском и с посвящением президенту Масарику, был выпущен кинороман в пяти частях "Сын монахини". Были написаны объемные (толще "Анны Карениной") романы "Казачка Соня", "Роман казака", замышлялся литературный журнал "Скиф". Всё, однако, было напрасно: в большую литературу Бред влиться никак не мог и тем более не достигал тех рубежей, с которых начинались популярность и признание.

Цитата из сочинения Павла Бреда "Тайная жизнь скифов": "Русский я. А все, что от русского исходит, непременно дерзостью пахнет: как – политика, как – вольнодумство, критика и все такое прочее... Потому... Народ мы скифский, русский. Народ мы сильный и дерзкий. Свет перевернуть хотим. Да-с. Как старую кадушку. А кто же под кадушкой-то сидеть будет? Ах, милые! Не знаю. И потому – кончаю. И на прощание только прибавлю свое малюсенькое изреченьице: "А все-таки – фиалка машинку победит!"

Плохо шли дела также и на медицинском поприще и на личном фронте. Обучаясь в университете, он женился во второй раз, на этот раз на чешке – дочери парикмахера. Вновь все было бурно, скоропалительно и пылко. Фотографию будущей жены, Эмилии Нахашиловой, Горгулов увидел на витрине парикмахерской и сразу же стал уговаривать отца выдать девушку за него. Тот быстро уступил под напором "бывшего офицера, врача и писателя" и вместе с дочерью дал 80 тысяч крон приданого. Через несколько лет, когда эти деньги кончились, а супруге надоели постельные изыски Горгулова, они разошлись.

В 1927 г. Горгулов переехал в Моравию, в небольшой городок Годонин, где открыл частную врачебную практику. Через полгода он вновь женился, на этот раз на дочери старосты соседнего Пршерова. Пациенты стали его избегать – он прослыл пьяницей и ловеласом, к тому же был груб с больными. Соседи жаловались из-за постоянных скандалов. В 1929 году Горгулова едва не посадили в тюрьму за подпольные аборты. В результате пришлось перебираться в Пршеров.

Здесь, в моравской глубинке, Горгулов приступает к созданию "зеленой крестьянской партии", чьей единственной целью должно было стать возрождение монархии в России и – ни много ни мало – проведение самого Горгулова в цари или, на худой конец, в диктаторы. Лидер "партии" и пока ее единственный член сочиняет манифест, томясь в засилье малых дел и страдая в безвестности; а пока описывает головной убор будущих "зеленых гвардейцев" ("старорусская боярская шапка, отделанная светло-гнедым мехом") и, якобы, изобретает механизм, наподобие карлсоновского пропеллера, делающий "гвардейцев" неуязвимыми.

Параллельно он продолжает заниматься абортами, и делает это из рук вон плохо. Одна несчастная после его "лечения" скончалась, вторая была спасена от кровотечения в больнице, где выяснилось, что она вообще не была беременна. Делишки Горгулова открылись, и ему в очередной раз пришлось спасаться от ареста бегством. Расставшись с очередной женой, он уезжает во Францию с намерением поступить в Иностранный легион.

Горгулову легко удавалось сходиться с женщинами. Это ему было не трудно: он был представительным и привлекательным мужчиной. Однако ни с одной из своих женщин он не мог ужиться долго, и ни одна не смогла отвлечь его от той цели, к которой он неуклонно и последовательно двигался. Его пожирало тщеславие, жажда прославиться; жен же своих он не любил, иногда побивал и прибегал к насилию.

В легион он не попал. Вместо этого еще раз женился (на швейцарской поданной Анне-Марии Генг) и, терзаясь от тоски, бесконечно вынашивал сумасбродные планы. Его, как прежде, качало по жизни и кидало от одной идеи к другой. В конце декабря 1931 г. он послал отчаянное письмо Куприну, редактировавшему тогда парижский журнал "Иллюстрированная Россия": "Ненавижу я людей вообще, а больше всего – русских эмигрантов, ибо подлее их, животных, нет на свете!.. Я ухожу от людей навсегда. Сегодня я уезжаю в Африку, в дебри, в леса, джунгли, к зверям и птицам. Не боюсь. Ибо знаю язык моей Матери-Природы".

Сейчас мы можем заметить, что для всех было бы лучше, если бы Горгулов никуда не сбегал и не изучал "языка своей матери", а тогда же обратился к психиатру. Ни в какую Африку он не уехал, а через 4 месяца после вдумчивой подготовки осуществил сразу успокоившее его и взбудоражившее мир покушение.

Суд

В конце июля 1932 года в Париже состоялся процесс над убийцей президента Франции. Зал был переполнен; журналисты попали на скамьи свидетелей, а свидетели – на места адвокатов. Лучше всех устроился Илья Эренбург, представлявший советскую прессу: прямо за спиной председателя суда (он, естественно, преподносил случившееся как зверскую выходку белогвардейщины).

Позднее Эренбург писал в своих мемуарах "Люди, годы, жизнь": "Горгулов был высокого роста, крепок; когда он выкрикивал путаные, сбивчивые проклятия на малопонятном французском языке, присяжные, по виду нотариусы, лавочники, рантье, испуганно ежились... Помню страшную картину. Ночью, при тусклом свете запыленных люстр, судебный зал напоминал театральную постановку: парадные одеяния судей, черные тоги адвокатов, лицо подсудимого, зеленоватое, омертвевшее, – всё казалось неестественным. Судья огласил приговор. Горгулов вскочил, сорвал с шеи воротничок, как будто торопился подставить голову под нож гильотины, и крикнул: "Франция мне отказала в виде на жительство!".

Адвокаты построили линию защиты на признании обвиняемого сумасшедшим. Это было естественным ходом, поскольку Горгулов производил именно такое впечатление. Его заявления от заседания к заседанию становились все более несуразными. Он то умолял не выносить приговор, пока он не сможет принять роды у своей беременной жены и не увидит сына. То называл себя "жертвой монархического заговора" и тут же призывал "до последнего вздоха" бороться с большевизмом. Он признавался в любви к Франции и поносил ее власти, пробовал читать свои стихи и сочиненное им "Зеленое Евангелие". Публика только ахала, но судей вполне убеждал вердикт врачей-экспертов – "вменяем".

Большее внимание судей привлекли попытки некоторых свидетелей разоблачить подсудимого как красного агента или бывшего чекиста. Это не удалось – здесь уже и Горгулов повел себя вполне здраво, искренне недоумевая, что это ему пытаются приписать, да и показания свидетелей оказались совершенно путаными.

Трехдневный процесс завершился как и ожидалось: суд присяжных приговорил Горгулова к смертной казни. Когда судья Дрейфус зачитал приговор, гласящий, что "у приговоренного будет отрублена голова на одной из парижских площадей", со скамьи подсудимых раздался дикий крик. Герострат прощался с опостылевшим ему миром.