Любовная лодка и список кораблей

Гостева А. Притон просветленных. – М.: Вагриус, 2001.

Обложка украшена картой "2 Пентаклей" из колоды "Таро Космического племени" С.Постмана. История эта (а скорее ее обрамление) уже устарела – в результате известной перверсии зрения, когда моды прошлого года выглядят куда более архаичными, чем моды пятидесятилетней давности. Кастанеда, кайф под грибами, выяснение отношений с православием – все это кажется ушедшим в далекое прошлое, состарившимся вместе с хипповатым поколением П. Однако раз книга вышла – значит, это кому-нибудь нужно. Поэтому будем по порядку.

Не могу сказать, что я схватываю тенденции, когда они еще в пеленках – скорее наоборот! – но рядком стоящие заголовки последнего времени невольно вызывают вопрос, не считается ли нынче хорошим тоном употреблять аллитерации и ассонансы в декоративных целях? Сравните: "Мачо не плачут", "День денег", "Укус ангела" (по правилам древнескандинавской поэтики гласные аллитерируют между собой), теперь вот – "Притон просветленных". Причем языковые претензии заметны отнюдь не только в заглавиях, но и в гигантомании метафор, выстраивающих философский, средовой, психологический контекст – как будто кроме как метафорически ни о чем сказать больше нельзя. Хотя, с другой стороны, после тотальной стилистической чистки, произведенной В.Сорокиным, после намеренной и надменной сухости В.Пелевина, буйство красок у Болмата или Крусанова выглядит вполне естественным. И даже необходимым. Проза А.Гостевой стремится к этим вершинам, правда, вяловато – в основном в описаниях погоды на улицах Москвы. Но порой встречаются неплохие пассажи.

"В конце августа небо стало готовиться к осени. Ветер продувал улицы из конца в конец, вертясь, как кот, на одном месте, пытаясь ухватить самого себя за хвост, взбивая пыль. Дни потускнели, словно выцвели за лето. По утрам в светло-сером небе висел белый диск солнца, размерами и очертаниями неотличимый от полной луны, и было невозможно понять, то ли это еще ночь – такого странного цвета, вымороченный подкидыш Питера, – то ли уже день, но солнце ушло в отпуск, свалило в Крым, и ответственная Луна заменяет его, оставаясь круглосуточно среди облаков".

Сюжет оформлен как переписка по электронной почте двух героев (его и ее), связанных эксцентричными любовными узами. Собственно говоря, сюжет отсутствует, и это, как подчеркивает редакционная рецензия, для А.Гостевой "вопрос не принципиальный, ибо ее занимает сюжет внутренний: вечный и роковой поединок между мужским и женским началом". Ну что ж, поединок наличествует. Причем к середине книги он обостряется до такой степени, что достижение искомого хэппи-энда становится проблематичным. Участники поединка: эпатажный, многоглаголющий маргинал-неудачник, который "громко хлюпает чаем, не умеет пользоваться ножом и вилкой, ходит в разных носках и женских джинсах" и "кроме производства умных мыслей в больших количествах, ни на что больше не способен", и слегка истеричная выпускница МАРХИ, которая делает коллажи и одновременно пытается найти себя и правильный путь жизни всеми возможными и невозможными способами. Очень удачно выписаны характеры, узнаваемо и ярко воссоздана московская среда десятилетней давности: хлесткие жаргонизмы, витиеватые споры, бесконечные отсылки к нетрадиционным онтологиям – расплывающийся акварельный рисунок, хрупкость и неотчетливость позиций, мнений, занятий и статусов. В этом колеблющемся, неустойчивом мире страшно довериться, раскрыться, душевно раздеться и отдаться – и этот страх, вполне понятный, совершенно естественный, заводит любовную историю в тупик.

Там, в тупике, ее бы и оставить! Потому что выхода на самом деле нет. Хотя его можно придумать – но тогда он и останется придуманным, неправдоподобным и даже порочным. Перипетии любви – тема, несомненно, вечная, к тому же увлекательная и, с точки зрения спроса, беспроигрышная, но взявшийся за нее должен понимать, что ему предстоит проплыть между Сциллой трагедии и Харибдой хэппи-энда. Tertium non datur: либо кто-то умер, либо все переженились. Либо надо обрывать повествование до того, и тогда получается драма. Но в любом случае натяжки запрещены. Если герои патологически не могут договориться – пусть лучше перемрут от неутоленной страсти, чем, волею автора и несмотря ни на что, будут обвенчаны. Но воля автора – штука серьезная, особенно если на его стороне вся небесная иерархия, вступающая в дело как раз в тот момент, когда, казалось бы, все потеряно и влюбленные расплевались навек. Для существ оттуда нет ничего невозможного, они пропитаны надмирной мудростью как вата йодом, они сводят концы с концами мановением мысли, короче говоря, они – идеальный deus ex machina, олицетворение и проводник писательского замысла.

Удивительный ремикс античного театра и оккультно-брачного мистицизма! И абсолютно бесплодный: мальчики и девочки поколения П, патлатые они или причесанные, под грибами или нет, выглядят чрезвычайно нелепо в качестве жениха и невесты алхимической свадьбы. Разве что вся эта история – выдумка, от начала до конца.

И когда перестаешь сомневаться в ее выдуманности, когда смиряешься с ее недостоверностью (и жизненной, и художественной), понимаешь вдруг, что подлинной целью автора было не рассказать тебе эту историю, а посредством ее вынести на печатную страницу и обнародовать весь интеллектуальный контекст современности, целиком и полностью, без пробелов. Любовная лодка дала течь, и лодочник правит по списку кораблей, надеясь спастись. Список – плод усердного труда – велик и зело разноречив: текст изобилует ссылками, цитатами и упоминаниями всех подряд. Но этого мало. Для полноты картины то, что не вошло в него, расположено на полях, в виде подходящих по смыслу выдержек отовсюду – от Корана и Махаяна-шраддхотпада-шастры до Саи-бабы и Рабиндраната Тагора, от Кэррола и Милна до Ямамото Цунэтомо, Лири и Феллини. И это неуемное стремление проговорить все-все-все, вкупе с упорным возведением путаных и сложных отношений героев в ранг мистического брака, наводит на некоторые обобщающе-округляющие соображения.

На протяжении последних полутора-двух десятилетий в поле русской ментальности вливается обильный поток того, что ранее сдерживалось и фильтровалось густой сетью цензуры. Соответственно и задача, как-то сама собой вставшая перед творческим людом, – переварить все это, сделать хоть сколько-то адекватным опростевшей и опустевшей русской культуре. Задача не столько патетическая, сколько конъюнктурно удобная: купаясь и резвясь в потоке, можно не заботиться о востребованности, популярности и конкурентоспособности конечного продукта. Однако оставим меркантильные соображения в стороне, дабы не уплощать понимания происходящего. Учение индейцев яки, Дхаммапада, Коран, библейские псалмы, Алмазная Сутра, Тибетская Книга мертвых и проч., и проч. – все это материи серьезные, большей частью инокультурные (а если свои – то хорошо забытые), и потому они требуют времени, процесса и процедуры усвоения. Процедура заключается в проговаривании их, примерке к знакомой среде обитания, сопоставлении, поиске аналогий и ассоциаций – то самое прожевывание и переваривание, которым на скорую руку занялась литература. Что, в общем-то, неудивительно, если иметь в виду ее социально-значимую роль, доставшуюся по наследству. Чрезмерность, буквализм и всеядность – вполне закономерные и даже ожидаемые на этом пути огрехи, так же как и забвение (или насилование) фабулы и ее психологической достоверности ради перечня поражающих воображение идей и явлений. Ибо нельзя объять необъятное.

Хуже того – не надо обнимать того, что уже объято. Процесс первоначального накопления духовных богатств практически завершен: как минимум, ни одно из них уже невозможно перепутать с панацеей или окончательной истиной. Трудно сказать, насколько хорошо усвоен их разномастный конгломерат, однако прожеван уж точно. Психоделики, нирвана, магия Таро и проблема предопределения вышли из моды – и можно, не трудясь больше над списком интеллектуальных причуд, не пытаясь свести воедино мудрецов всех времен и народов, не путаясь под ногами чужих идей, писать что-нибудь свое, кровное – художественное, наконец! Все наслышаны о том, что в книге заключены все другие книги. Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, Умберто Эко не имел в виду, что любовная история должна быть одновременно библиографией философских, оккультных и просто подходящих к случаю трудов.